Л.С. Соболев "Кучук".
Однажды мы, группа геологов, раскинули свой лагерь вблизи сурочьего городка. Мы не хотели тревожить сурков, но рядом журчал родничок, а другого источника пресной воды не было.
Лагерь разбивался без обычного шума. Палатки ставили потеснее- поближе друг к другу. Рядом, вверх по склону горы, тянулись „улицы" сурочьего городка- ряды нор и лысых бугорков- сторожевых постов. Между норами, теряясь в траве, вились звериные тропки, проторённые, утрамбованные лапами и до блеска сглаженные толстыми сурочьими животами.
Два дня сурки почти не показывались. Мелькнёт изредка в норе потешная мордочка, блеснёт угольками любопытных глаз, свистнет и, испугавшись собственной смелости, спрячется. Мы старались не беспокоить зверьков. Далеко стороной обходили норы, когда шли на работу или возвращались в лагерь. Машину останавливали метрах в ста от палаток. Шофёра и не заставишь подъехать ближе. Он говорил: „Влезли без спроса в чужой посёлок да ещё шуметь будем, газом воздух отравлять. Соседи к чистому, степному
привыкли", Постепенно сурки освоились. На третий день наиболее смелые уже вылезли из нор и столбиками стали на своих сторожевых бугорках. Пересвистывались меж собой, зорко наблюдая за нами. Через неделю сурки убедились в безвредности людей и занялись своими обычными повседневными делами: паслись, делали зимние запасы, ремонтировали свои подземные домишки, играли, грелись на солнце. Жизнь двух городков- постоянного сурочьего и временного геологического- наладилась.
- Шофёр Сергей Николаевич Туморин с особой любовью относился к соседям. Он сам никогда не нарушал границу между „городами" и строго следил за нами, чтобы и мы даже случайно не ступили на чужую территорию. В свободное время Сергей Николаевич в бинокль наблюдал за сурками, что-то записывал в свою книжечку. Иногда он делился с нами своими наблюдениями:
- Всего в городке 228 душ.
- Под красным камнем два совсем маленьких появились.
-Утром чужак забрёл. Наши, все до одного, стали его гнать. Дружный народ.
Однажды в ста метрах от лагеря палатка появилась. С вечера не было, а утром
стоит. Выросла, как гриб. Люди подле неё копошатся, костёр разводят, котёл над ним подвешивают. Мотоцикл рядом стоит. Туморин первым увидел чужих, пошёл познакомиться.
Может, людям в чём помочь надо; может, нужду в чём незнакомцы испытывают? В степи так положено: чужой ли, свой- предложи помощь и сам прими её, если нуждаешься. Люди же! Вернулся Туморин сердитым, озабоченным.
-Сурколовы,- сказал он, - душегубы. Одних капканов штук пятьсот. Мотоцикл. Казаны для вытапливания жира. С такой техникой на двести километров в округе изведут зверят. Заволновались мы- жители полотняного городка:
- Да как они смеют?!
- Не по-соседски это!- Прогнать их... Сергей Николаевич махнул рукой:
-У них всё по закону: разрешение на охоту есть, говорят. Только я их предупредил по-хорошему: „Если у наших соседей поставите капканы- самолично вашу палатку в лапшу порублю, а казаны- в черепки". Обещали не трогать наших.
Через неделю, возвращаясь в лагерь, я ещё издали заметил исчезновение чужой
палатки. Подошёл поближе и удивился: палатки нет, а на том месте, где она стояла, в беспорядке валяются палаточные стойки, канистры из-под бензина, капканы. Видно, сурколовы так поспешно собирались в путь, что даже шкурки забыли. Целая связка просушенных шкурок лежала на траве. Сергей Николаевич в тот день оставался в лагере, машину ремонтировал. Я спросил его:
- Куда сурколовы делись?
Он, не отрываясь от работы, неопределённо пожал плечами и молча указал куда-то разводным ключом.
-А, случаем, не вы, Сергей Николаевич, поторапливали их при отъезде? Больно уж быстро они собрались. Как бы неприятностей не было; вы сами говорили- у них всё по закону...
- Так это они говорили, а на деле оказалось: нет у них никакого разрешения. Я
только сказал им, что вы в милицию поехали, вот-вот должны подъехать с милиционером и охотничьим инспектором- они скорее убегать. Что на мотоцикл не поместилось-бросили.
-И как это вы, Сергей Николаевич... без причины- предлога? ..
-Ну почему же без причины? Причину я утром в нашем городке нашёл. Вон она в
вашей палатке, в ящике сидит, причина-то...
В палатке, в ящике из-под печенья сидел маленький сурчонок. Правая передняя
лапа зверушки была раздроблена капканом. Капкан лежал рядом с ящиком. Когда мы приподнимали мешок, наброшенный на ящик, сурчонок встал на задние лапы, пронзительно свистнул и как-то по-поросячьи захрюкал: „Кьчу-чу; кучук-чук".
В лечении маленького калеки, получившего кличку Кучук, принимало участие всё население полотняного городка. Присыпание раны стрептоцидом, подгонка и накладка лубков, попытки бинтовать-были процедурами мучительными и для пациента и для „врачей". Сурок, конечно, не понимал, что мы хотим ему добра. Он сердился, срывал бинты вместе с кожей, грыз свою больную лапу. Когда мы брали его для очередной перевязки, он падал на спину, закрывал голову лапами, пищал, хрюкал, а из-за длинных загнутых когтей устрашающе торчали четыре огромных зуба.Я выполнял обязанности главного хирурга. Руки мои вскоре покрылись ссадинами, царапинами и ранами. Когда впервые Кучук, удачно выбрав момент, прокусил сразу три пальца на моей руке, я растерялся, вскрикнул от боли, попытался тряхнуть рукой. Это было не легко: сурок висел, намертво стиснув зубы на моих пальцах. Много времени прошло, пока кто-то догадался карандашом раздвинуть челюсти зверька. Шрам на руке остался на всю жизнь.После этого случая, прежде чем приступить к перевязке, на сурка набрасывали мешок, пеленали его когтистые лапы, в рот закладывали тряпочный жгут, а потом только принимались за лечение.
Первые дни Кучук решительно отказывался от еды. Он сидел в ящике, наполовину зарывшись в сено, и свирепо хрюкал на людей. Мы бросали в ящик капусту, морковь, печенье... Сурок не притрагивался к пище. Голодал он целую неделю, а через неделю, когда я протянул осторожно ему капустную кочерыжку, он сердито свистнул и выхватил ее из моей руки. А ещё через десяток дней он уже без злости брал здоровой лапой из рук пищу и принимался за еду.
Осенью, возвращаясь домой, я взял сурка с собой. Пять дней ехал он в кузове автомашины в своём ящике, набитом свежим сеном. На остановках я его звал: «Кучук, Кучук!» и, если он откликался свистом, кормил его. За дорогу мы окончательно подружились.
Дома я поселил сурка на открытом балконе. Первое время он пугался уличного шума, вздрагивал от частых автомобильных сигналов, закрывал голову лапами. Потом освоился, смирился с новыми условиями.
Скоро Кучук знал время моего возвращения с работы. К пяти часам он вылезал из своего ящика и подходил к балконной двери. Стоял, царапаясь в дверь и ласково посвистывая. Ждал. Если я немного задерживался, он волновался и начинал свистеть так, что прохожие недоуменно оглядывали окна третьего этажа, ожидая увидеть десяток мальчишек-свистунов. Встречал меня так, будто не виделись мы с ним целый месяц. Лапа у него срослась неправильно, криво. На четырёх лапах ходить ему было тяжело, поэтому он предпочитал шагать по-медвежьи: на двух задних. Зацепится передней за мою руку и переваливается рядом- гуляет по двору. Только по лестнице приходилось нести его: почему-то пугался ступенек.Питался Кучук только сухим кормом, молоко и воду не пил. Вероятно, капуста и морковка вполне утоляли жажду. Но однажды я, в порядке опыта, налил в его чашку какао, сурок шевельнул хоботком носа, подошёл к чашке и вдруг неумело, захлёбываясь, чихая, начал пить. С этого дня, услышав запах полюбившегося ему какао, он кричал:
«Ку-чук, ко-чу, хо-чу!» -и царапал лапкой свою чашку.
А между тем по утрам усиливались заморозки, изредка срывался снежок- вплотную подступала зима. И с каждым днём всё менее подвижным становился мой дружок. Его будто стала одолевать лень. Перестал встречать меня; на мой голос отзывался не сразу и очень неохотно вылезал из своего дома-ящика, для утепления обитого кошмой.
Однажды утром я вышел на балкон и позвал Кучука. Он не отозвался. Я приподнял одеяло, закрывавшее ящик,- на сене лежал, свернувшись клубочком, окоченевший сурок. Я внёс его в комнату, положил на подушку поближе к печке, попытался влить ему в рот тёплое какао, растирал руками застывшие лапы... Он оставался неподвижным, без малейших признаков жизни.
Днём с работы позвонил Сергею Николаевичу- сообщил ему о смерти нашего общего приятеля. Договорились вместе вечером похоронить сурка. Пришли вечером, открываем дверь в комнату, а нам навстречу... „ Хочу-куч-кучук!". Он и не собирался умирать. Просто, как и положено суркам, впал в зимнюю спячку. Заснул. Все его родичи засыпают, забравшись в тёплые норы, ещё в сентябре. А наш Кучук, попав в непривычные условия, долго боролся со сном и только в ноябре заснул. Зиму он так и провёл в комнате.
Сурок, свернувшись клубком, крепко спал в ящике. Два-три раза в неделю он полупросыпался, расправлял окостеневшие лапки, не раскрывая глаз, вяло жевал приготовленную ему пищу и, повернувшись на другой бок, снова засыпал.
Окончательно пробудился Кучук в конце апреля. Целый месяц он непрерывно жевал восстанавливал силы. Ел всё: хлеб, печенье, свёклу, конфеты, борщ, даже... сосиски. И по ночам из ящика доносился звук жующих челюстей: он и в темноте продолжал жевать.
Весной, уезжая в экспедицию, я взял с собой Кучука. Дней пять он жил со мной в палатке. Днём бродил по лагерю, не выходя за его границы, на ночь, едва солнце касалось горизонта, укладывался спать под кроватью в палатке...
А лагерь стоял на прошлогоднем месте, рядом с сурочьим городком. Однажды утром Кучук прислушался к пересвисту соседей, вышел из лагеря и ночевать в палатку не вернулся. Через два дня, к вечеру, прибежал, царапнул меня лапой, требуя еды, наспех, торопливо пожевал и надолго исчез. Вторично он появился только через три месяца- в конце августа. Пришёл к моей палатке и крикнул: „Кучук".За лето он очень вырос, растолстел. Шерсть на его шубке стала длинной, шелковистой. Я покормил Кучука последний раз и простился с ним. На следующий день мы уехали. И вот, спустя три года, мы вновь ехали по знакомым местам. Вдруг я увидел, что через дорогу бежит сурок на трёх лапах, четвёртую- правую переднюю- бережно прижимая к груди. Я выпрыгнул из кабины и крикнул: «Кучук?!»
Зверёк остановился; будто ударился о невидимую стену. Замер, повернулся в мою сторону. В пяти шагах от него остановился и я. Он внимательно изучал меня чёрными пуговицами выпуклых глаз, шевелил хоботком смешного горбатенького носа. Узнает или нет? Три года прошло... «Кучук, милый!». Он вдруг выпрямился, встал столбиком на задние лапы и ответил: «Коч-коч, кучук!». Он узнал меня и, как прежде, только издали, крикнул, здороваясь: «Куч-куч, кучук». Я протянул руку, сделал к нему шаг, другой, коснулся короткого рыжего ушка. Хотел по старой памяти погладить, но Кучук отбежал, свистнул и словно провалился в незамеченной мною норе.
На этот раз лагерь наш стоял в другом месте. Но я часто приезжал в «гости»
к Кучуку, привозил и оставлял на сторожевом бугорке лакомства. Иногда сурок сам приходил ко мне и брал из рук. еду, но чаще стоял в стороне и тихонечко похрюкивал: «Коч, коч-кочу».
Несколько раз я заставал рядом с Кучуком маленьких пушистых сурчат. При моём приближении они торопливо скрывались в норе и оттуда таращили чёрные глазёнки, тихо пересвистывались. Я уверен, что они восхищались смелостью своего отца: какой храбрый- стоит рядом с человеком и не пытается убежать от него!
Ларгий Степанович Соболев
Художник П.А.Панченко
Издательство "Малыш", 1976г.
